Кушак Юрий - Почтовая история
Один полярный лётчик
Письмо мне показал:
– Какой печальный почерк! –
Я с ужасом сказал. - И грустные помарки,
И грустный-грустный слог,
И грустный – вместо марки –
Берёзовый листок.
Хоть верьте, хоть не верьте,
Но вот оно само
В берестяном конверте
То самое письмо:
Белые Мишки,
Бедные Мишки!
О Вашем страшном горе
Узнали мы из книжки.
Как сообщает пресса,
Живёте вы без леса,
Одни, на голой льдине,
Где вьюга да мороз,
Где сосен нет в помине,
Ромашек и стрекоз…
О! На этом месте мы громко плачем и не можем писать в рифму.
Мы шлём с приветным словом
Вам пять больших конфет,
На каждой нарисован
Семейный наш портрет.
А также шлём посылку:
Солому на подстилку,
Вязанку хвойных веток,
Валенки для деток,
И напоследок –
Целую колоду липового мёду.
Ваши бурые родственники.
– А что же дальше? – я спросил.
– А вот что, – лётчик пробасил: -
Прошло три месяца с тех пор,
Пришло письмо в сосновый бор.
Бурые Мишки,
Добрые Мишки,
Наши шоколадные
Сестрёнки и братишки.
Как видно на картинке,
У вас кругом ни льдинки,
А только днём и ночью
У вас скрипят леса,
Как порванные в клочья
На мачтах паруса.
И невозможно жарко,
И нам вас очень жалко…
О! На этом месте мы тоже плачем и не можем писать в рифму…
Письмо мы пишем дома
При звёздах у окна.
Спасибо за солому –
Она была вкусна!
И валенки, и валенки
Без дела не лежат,
Мы сделали в них спаленки
Для наших медвежат.
А липкий мёд – ну так хорош,
Им что ни склей – не оторвёшь,
И мы вот эти клеем
Сейчас письмо заклеим.
Мы высылаем пять мешков
Сосулек свежих и снежков,
Мороженую рыбу,
Мороженного – глыбу,
Коньки, моржовые клыки,
Полярной станции флажки
И целую бочку рыбьего жира!
Ваши белые родственники.
– С тех пор, – сказал мне лётчик, -
В бураны и мороз
Мешков, посылок, бочек
Я много перевёз.
И много писем привозил,
А два на память попросил:
Пускай прочтут их в книжке
Девчонки и мальчишки.
И лётчик взял под козырёк:
– Лечу на Север, путь далёк.
Спешу, простите – служба! –
Заторопился он.
Как славно, что у дружбы
Есть верный почтальон!
Как славно, что на свете,
Невзгодам вопреки,
И бурые медведи,
И белые медведи,
И взрослые, и дети
Друг другу так близки!
«Зима» В.Бианки
Полетели синички в город.
И никто, даже Старый Воробей, не мог им объяснить, кто этот невидимый страшный разбойник, от которого нет спасенья ни днём, ни ночью, ни большим, ни маленьким.
— Но успокойтесь, — сказал Старый Воробей. — Здесь, в городе, никакой невидимка не страшен: если даже он посмеет явиться сюда, люди сейчас же застрелят его. Оставайтесь жить с нами в городе. Вот уже начался месяц декабрь — хвостик года. Пришла зима. И в поле, и на речке, и в лесу теперь голодно и страшно. А у людей всегда найдётся для нас, малых пташек, и приют и еда.
Конечно, Зинька с радостью согласилась поселиться в городе и уговорила Зинзивера. Сперва он, правда, не соглашался, хорохорился, кричал:
— Пинь-пинь-черр! Никого не боюсь! Разыщу невидимку! Но Зинька ему сказала:
— Не в этом дело, а вот в чём: скоро будет Новый год. Солнышко опять начнёт выглядывать, все будут радоваться ему. А спеть ему первую весеннюю песенку тут, в городе, никто не сможет: воробьи умеют только чирикать, вороны только каркают, а галки — галдят. В прошлом году первую весеннюю песенку солнцу спела тут я. А теперь её должен спеть ты.
Зинзивер как крикнет:
— Пинь-пинь-черр! Ты права. Это я могу. Голос у меня сильный, звонкий — на весь город хватит. Остаёмся тут!
Стали они искать себе помещение. Но это оказалось очень трудно. В городе не то, что в лесу: тут и зимой все дупла, скворечни, гнёзда, даже щели за окнами и под крышами заняты. В том воробьином гнёздышке за оконницей, где встретила ёлку Зинька и в прошлом году, теперь жило целое семейство молодых воробьев.
Но и тут Зиньке помог Старый Воробей. Он сказал ей:
— Слетайте-ка вон в тот домик, — вон — с красной крышей и садиком. Там я видел девочку, которая всё что-то ковыряла долотом в полене. Уж не готовит ли она вам — синичкам — хорошенькую дуплянку? Зинька и Зинзивер сейчас же полетели к домику с красной крышей. И кого же они первым делом увидели в саду, на дереве? Того страшного бородатого охотника, который чуть насмерть не застрелил Зинзивера.
Охотник одной рукой прижимал дуплянку к дереву, а в другой держал молоток и гвозди. Он наклонился вниз и крикнул:
— Так, что ли?
И снизу, с земли, ему ответила тоненьким голоском Манюня:
— Так, хорошо!
И бородатый охотник большими гвоздями крепко прибил дуплянку к стволу, а потом слез с дерева.
Зинька и Зинзивер сейчас же заглянули в дуплянку и решили, что лучшей квартиры они никогда и не видели. Манюня выдолбила в полене уютное глубокое дуплишко и даже положила в него мягкого, тёплого пера, пуха и шерсти.
Месяц пролетел незаметно, никто не беспокоил тут синичек, а Манюня каждое утро приносила им еду на столик, нарочно приделанный к ветке.
А под самый Новый год случилось ещё одно — последнее в этом году — важное событие: Манюнин отец, который иногда уезжал за город на охоту, привёз невиданную птицу, посмотреть на которую сбежались все соседи.
Это была большущая белоснежная сова, — до того белоснежная, что, когда охотник бросил её на снег, сову только с большим трудом можно было разглядеть.
— Это злая зимняя гостья у нас, — объяснял отец Манюне и соседям, — полярная сова. Она одинаково хорошо видит и днём и ночью, и от её когтей нет спасенья ни мыши, ни куропатке, ни зайцу на земле, ни белке на дереве. Летает она совсем бесшумно, а как её трудно заметить, когда кругом снег, — сами видите.
Конечно, ни Зинька, ни Зинзивер ни слова не поняли из объяснения бородатого охотника. Но оба они отлично поняли, кого убил охотник. И Зинзивер так громко крикнул: «Пинь-пинь-черр! Невидимка!» — что сейчас же со всех крыш и дворов слетелись все городские воробьи, вороны, галки — посмотреть на чудовище.
А вечером у Манюни была ёлка, дети кричали и топали, но синички нисколько на них за это не сердились. Теперь они знали, что с ёлкой, украшенной огнями, снегом и игрушками, приходит Новый год, а с Новым годом возвращается к нам солнце и приносит много новых радостей
